БЛОКАДА.
"Тяжелая форма дистрофии. Меня везут в больницу. Быть может, - это последний рейс машины. Бензина больше нет. Поворот, въезжаем во двор. Все занесло снегом. Едва сереющая дорога ведет к больничному корпусу.
Приемная. Маленькая мигающая «коптилка» тускло освещает небольшое помещение. Длинные тени от колеблющегося света ползут по стенам. Всё заполнено людьми. Большинство совершенно изнеможенные сидят на полу. Рядом лежат находящиеся в полусознательном состоянии. И только немногие скрючившись обессиленно стоят у стены. Общая темно-серая масса – где начинается один, где кончается другой – не разобрать.
Регистрируют. Это еще не отменено…
Спотыкаясь, санитарки несут меня длинным темным коридором, сплошь заставленным кроватями. Часть больных лежат прямо на полу. Поворот направо, налево, подъем по крутой лестнице – и меня кладут в большую палату третьего этажа. Полумрак. Электричества нет. То здесь, то там вспыхивают и погасают огоньки. Это сестры с лучинками ходят по палатам.
На соседней койке кто-то лежит. В темноте не разобрать… Слабый свет лучинки мимо проходящей сестры на миг освещает застывшие стеклянные глаза. Тени прыгают по скулам, ввалившимся щекам, заострившемуся носу. Соседка мертва. Стараюсь не смотреть, не думать, укрыться с головой. Страшно, жутко…
Холодно – центральное отопление не работает, а на улице 40 градусов мороза. Старенькое одеяльце не греет. Сворачиваюсь клубочком и натягиваю на себя тюфяк. Он жесткий, не гнется, и с боков продувает. Немного согрелась.
Скрюченное тело болит и ноет, но боишься повернуться, вытянуться, так как потеряешь тепло. А надвигающаяся ночь длинная, холодная, темная. И до рассвета далеко.
...Светает, наступает утро, в палате полумрак. Дают завтрак: небольшой ломтик хлеба и маленькую чашечку чуть теплой водицы. Отщипываешь крохотный кусочек хлеба, кладешь в рот и медленно-медленно жуешь. Он становится таким вкусным, таким сладким, но скоро исчезает во рту. И снова тянешься, и снова отламываешь крошку и осторожно ещё жуешь, стараясь не проглотить, не потерять наслаждение… Смерили температуру. 35,2 градуса – почти как у покойника!
Мрак постепенно рассеивается. Всматриваешься в окружающее. Соседку-покойницу унесли. На её месте лежит старушка. В полубреду она бормочет: «Ванечка, не уходи… Дай картошечку. Дай хоть одну малюсенькую картофелинку… Ушел… Не дал…».
Наискосок от меня – больная с голодным поносом. Белья нет, и сестра который раз подворачивает под неё уголок одной и той же грязной простыни.
Через койку лежит медсестра этой больницы. Сосед по квартире, когда она, уже одетая, собиралась уходить, вошел к ней в комнату, ударил её топором по голове, схватил лежащую на столе хлебную карточку и убежал. Топор, занесенный обессиленной, дрожащей рукой, скользнул, а меховая шапочка смягчила удар и спасла девушку от смерти. Падая, она успела крикнуть, прибежали соседи… и вот она лежит в палате, с забинтованной головой.
Посередине палаты находится студентка. Такая молодая, такая красивая! Её подобрали возле университета. Осколок снаряда попал ей в живот. Ранение очень тяжелое, но она не стонет, не плачет, и только слезинки застыли в уголках её закрытых глаз.
Ко мне подходит девочка лет семи. У неё обморожены обе ноги. Она все время хнычет и жалуется, что все болит. Стараюсь её рассмешить и хоть немного отвлечь от боли, окружающего кошмара и вызвать на её исхудавшем, бледном, по-старчески выглядящем лице, подобие улыбки.
Сторожа покойницкой больницы «забрали». Его маленькая дочурка ходила по двору и все бормотала: «А мы бабкину ляжку ели, а мы бабкину ляжку ели!». Прислушались, проверили. Действительно, сторож варил из покойников студень, ел сам, кормил семью и продавал ещё на рынке.
Вдруг по палате проносится тихо-тихо, как шелест легкого ветерка: «Ма-ма… Ма-моч-ка!» и все смолкло. Это юность простилась с жизнью. Умерла девушка, раненная в живот. Наступила тишина, но не мирная, успокаивающая, а зловещая, напряженная, пронизывающая все насквозь...
В больнице я пробыла сравнительно недолго. И когда моя температура с 35 градусов поднялась до 36, меня выписали, и я вновь стала работать в ленинградских органах охраны памятников истории и культуры. Всем сотрудникам удалось немало спасти, сохранить, исследовать и зафиксировать. Как например, мраморные статуи Летнего сада, которые были засыпаны и сохранены. Иначе все это погибло бы и погибло бы навсегда. Среди них многое и многое было неизвестно, не изучено. И это стало бы большой утратой для прошедшего, настоящего и будущего. История не должна быть выдумкой, а должна быть правдой".
Л. Шуляк.
(Международная женская газета "Вера. Надежда. Любовь" №1(10) январь 1995 г.)
( было опубликовано ещё в рубрике «Это было, было» газеты "Новгородская правда" от 09.05.1991 г.)